— Мальчишкой, бывало, пойдет за водой, бросит коромысло у проруби и давай плясать, — рассказывала Нюра. — А тут его кто-нибудь и подглядит! И теперь, вишь ты, песню играет… Не меняется человек.
Андрей подошел к ним, поздоровался. У Ани спросил, что сломалось. Она сказала. Он подумал-подумал и полез к ней под машину.
Она поддерживала поддон, Андрей отвинчивал болты. Его пальцы — длинные, тонкие, без черного, обязательного для металлистов и шоферов ободка по ногтю, показались Ане слабыми. Но Андрей легко отвинчивал болт за болтом, ловко орудовал монтировкой.
— Обе-дать, — сказала Нюра нараспев, и семья Хохловых дружно отправилась домой, только Витька остался спать под своим лопухом.
Поддон, болты, диски и прочие штуки разложили по брезенту, Андрей все насвистывал давешнюю песенку.
— Должно быть, вы очень веселый, все поете да поете, — не слишком ловко и стыдясь этой неловкости, сказала Аня.
Вытирая руки травой, он ответил:
— Поют люди, когда счастливы. Поют и неудачники… Последние усердствуют особенно.
— Но вы, конечно, счастливчик!
— Я?.. Там, где я работаю, бетон, подземелье, а кругом штучки такие серьезные… Не до песен, в общем. А здесь все просто, солнце каждый день!
Поколебалась: сказать или не сказать? Сказала:
— Если смотреть со стороны, ученый вы странный…
Он посмотрел ей в глаза пристально, и опять в его прищуре увидела Аня знакомый взгляд — взгляд Петровны.
— Чем же я странный?
— К чему вам кизы таскать? Цыплят, видела, кормите…
Даже болт завинчивать бросил: так удивился.
— Простите, не понял…
— Выходит, вы не любите своей работы?
Вместо ответа он спросил сам:
— Вы сильно устаете за день?
— К вечеру еле шевелю руками. Не представляю, что из меня получится годам к пятидесяти.
— Во-во, и у меня! Там, у себя, устаю невозможно. Здесь же сутки буду чертоломить на стогометке — и хоть бы хны! Почему?.. Нелегкий ваш вопрос.
Так говорили они, пока не закончили дела. Когда, прибрав инструменты, Аня собралась будить Витьку, Андрей ее остановил:
— Пусть отдохнет. Сегодня за него покатаюсь я. — И ушел на зады.
Вернулся не один, с Шибаем. Опасливо, будто по ломкому ледку, вышагивал рядом с Андреем кобель, жался к его ноге, а глаза шарили по сторонам украдисто, шустро.
— Да вы что? — ужаснулась Аня. — Это же из зверей зверь!
— А по-моему, телок из телят. Улыбнитесь ему, и будете друзьями.
Послушно, словно бы всю жизнь только и делал, что в автомобилях ездил, Шибай прыгнул за Андреем в кабину, сел у его ног. На Аню и не взглянул.
С темечка Тростянской горы, где они остановились, пшеничное поле просматривается из конца в конец, и сразу видно, какой из комбайнов просит под выгрузку машину. Видна отсюда и Каменка: две длинные улицы, разделенные прудом Чернухой. Поодаль от села серпом изогнулся другой пруд, глубокий и чистый, — Морцо. Пруды в Каменке зовут речками.
Вытянув ноги, Аня полулежала на сиденье. Обе дверцы открыты были настежь, несильный ветерок выдувал из кабины жару. За комбайнами поглядывала краешком глаза, а чаще Аня ловила себя на том, что смотрит на Андрея.
Он стоял у пшеничной полоски, ошелушивал на ладони черноусый колосок. Возле него, свалив на передние лапы лобастую голову, прилег Шибай. Пес как будто бы спал, однако уши его, поставленные торчком, поворачивались на каждый шорох.
«Зве-ерь!» — подумала Аня.
Тут Шибай взметнулся и клацнул зубами — он хотел схватить бабочку, но та увернулась, завиляла из стороны в сторону. Шибай то пропадал в гущине пшеницы, то прыжком вымахивал наверх, и пшеница под ним трещала, как на костре.
Увлеченный этой игрой, Андрей тоже прыгал и нахлопывал в ладоши:
— Ай да Шибай, ай да молодец!
Долог подъем на Тростянскую гору. Пока его одолеешь, оглохнешь от мотора. Зато как хорошо катиться назад, под уклон! Можно распрямить наконец плечи, откинуться на сиденье. Мотор отключен, и едешь ты в непривычной тишине. Только слышно, как под тугими скатами постреливают, лопаясь, сухие земляные камушки да шуршит-раздается в стороны пыль. А скорость все нарастает. Уже дал знать о себе ветер, ворвался в кабину. Чаще, чаще отлетают назад телеграфные столбы. И вот уже посвист ветра, треск камушков, шорох пыли — все слилось. Гудит, поет! И не сводишь глаз с дороги, и некогда оглянуться в сторону, где в полоске леса то ли мелкие птахи снялись с веток, то ли это уже «ложатся листья тихо умирать».
Как грузовик с горы, летит, казалось Ане, под уклон свой и лето. Все свежее утренние зори (чтобы не застудить во сне горла, приходиться уже повязывать на горло платок), все крупнее и ярче звезды по ночам. Доживает недолгую свою жизнь месяц август. Не успеешь оглянуться, и зарядят холодные дожди, не успеешь понять, что к чему, — и уедет Андрей в холодный свой край, и будет вспоминаться он как хороший, но не сбывшийся сон…
После той совместной ее поездки с Андреем однажды не вышел на работу Витька Хохлов, целый день ездила одна, и — вот странно — ничуть не скучалось! Так бы и работала по целым дням одна, так бы и размышляла под шум мотора в одиночку.
— Витьк, Витька, я красивая?
Витька забился в угол кабины — то ли дремлет, то ли переживает радость: только что, в неопасном месте за селом, Аня дала ему порулить.
— Тебе нужно нагулять жиру, дюже тонка в пряжке, — говорит Витька ровным голосом, не сменив позы. — Ресницы подстригай, ни к чему такие длинные и гнутые. А так ты ничего, видная. Не зря за тобой Димка ухлыстывает. И еще Колька Фенин зарится.
— Зарится? Откуда тебе знать?
— Да уж знаю.
— Трепачишка твой Колька, так и передай ему.
— Не бреши, Колька парень что надо.
— А Андрей?.. Чугринов Андрей как, по-твоему?
— Шибко грамотный… Слушай, чо ты ко мне привязалась. Какой этот да кто другой. То сны ей отгадывай. Чо я тебе — колдун?
Отчего это стали донимать сны? Вот и сегодня приснилась Ане какая-то жуткая околесица: будто бы она и Андрей приехали купаться на Морцо. Андрей разделся и прыгнул в воду. Откуда-то вдруг появился Шибай и тоже поплыл за Андреем, настиг его, и сейчас же спина у Андрея стала красной. «Кровь, кровь!» — закричала Аня, но Андрей и Шибай куда-то уже пропали, а вместо них вынырнуло щетинистое лицо Афанасия Тупалова. Он уставился на Аню и заорал: «Что же ты стоишь голая? Халява!»
«Ля-ва-ва-ва», — понеслось вокруг.
— Вставай, говорю! — тряс ее за плечо Витька Хохлов. — Комбайны через бугор потянули.
Раньше она редко видела сны, а теперь все чаще. Привидится вот такая околесица, а ты потом ее осмысливай — глупое занятие! Аня подумала с тревогой: не означает ли ее нынешний сон внезапный Андреев отъезд? Не уехал ли он? А может, сейчас он как раз собирается уезжать? Не может этого быть! Не должно…
Закрывая после выгрузки борт порожнего кузова, она увидела, как из-за дальних ворохов машет ей Никита Живоров, бригадир, просит подождать. Никита по прозвищу Глобус (то ли за круглую лысину, то ли за живот, нависающий на брючный ремень) приближался неторопливо, с оглядочкой по сторонам, и Аня заподозрила нехорошее.
— Здоровенько, Анна! — сказал Живоров бодро.
— Гм… Какой вы сегодня вежливый! По три дня ни здравствуй, ни прощай, а тут… Час назад до Тростяни в одной кабине ехали.
Никита будто бы и не расслышал.
— Видишь? — показал он рукою в сторону зернохранилища, там стояли две легковые машины. — Районное начальство. Просит хлеб возить на элеватор до зари. Утром будут области рапортовать.
— Пусть возит, кто рапортовать собрался, а я наездилась.
— Не то говоришь, Анна… За эти рейсы оплата двойная.
— У меня, слава богу, не семеро по лавкам, обхожусь.
— Нехорошо говоришь, нехорошо! Все шоферы согласились.
— Они мужики, а я девчонка.
— Женщины тоже в ночную идут…
Тут опять Ане подумалось: а вдруг Андрей уехал… Как объяснить, что не сверхурочной работы она боится, а того лишь боится, что уедет без нее Андрей. И слова ее были как мольба:
— Я устала, дядь Никит. Верите или нет?
Никита почесал висок:
— Ладно, завтра, так и быть, дам тебе передышку. До обеда.
— Честное слово? Только чур: сначала на квартиру сбегаю.
Дверь летней кухни была закрыта на цепку, в саду и во дворе — ни души. «Неужели?» На крыльцо взошла вкрадчивым шагом. Тут ее поджидала радость: Андреев чемодан стоял на привычном месте. Тихая доносилась из передней комнаты музыка. А вот и Андрей.
— Такую грампластиночку у отца отыскал! Станцуем?
— Что вы, я в таком виде…
— Ничего-о! Здесь же нет публики. — И мягко, но вместе настойчиво повлек ее за собой.
Он взял ее, как не раз уже брали все прочие на танцах, но тут первый раз она притихла и затаилась.
